Непростительно долго ничего не писал. Однако, безусловно исправлюсь. В первую очередь, ради себя самого и своих позывов к писательству: полезно с некоторой регулярностью отмечать ключевые моменты жизни – не только за своих героев, но и за себя – это не дает им стереться навсегда и вообще дисциплинирует.

Молчал. Возможно, в какой-то степени даже дал красный свет давно мучившим меня измышлениям. Парадоксально, но часто плохо пишется не тогда, когда в жизни мало что происходит, а, напротив, когда повседневность пресыщается событиями – и ты настолько живешь ими, что даже иногда забываешь поспать или поесть. Факт есть факт. В стихийном водовороте жизни сложно найти время для размеренного, структурированного писательства. А, к примеру, вот парадоксально: когда долго сидишь, уставившись в монитор, совершая минимальные шевеления без попыток и малейшего желания выбраться во внешний мир, ты порой просто на раз генерируешь идеи эпохального значения, словно только и делаешь, что созерцаешь эту недостойную планетку свыше или, напротив, из подземных недр...



Не могу удержаться от очередной ссылки на Паланика, кумира по части писательства и просто хорошего человека:

«У писательского ремесла есть один существенный недостаток – одиночество. Сидишь и пишешь. Где-нибудь один, в мансарде. Народ считает, что в этом и заключается разница между писателем и журналистом. Журналист, газетный репортер, вечно куда-то торопится, вынюхивает сенсации, встречается с людьми, его вечно поджимают сроки, он вечно в толпе и вечно куда-то спешит. Жизнь его полна приключений – всем на зависть.
Журналист пишет, чтобы открыть вам окно в большой мир. Он посредник.
Другое дело писатель. Любой, кто сочиняет повести и рассказы, – одиночка, по крайней мере в глазах других. Наверное, потому, что литература соединяет вас с голосом всего одного человека. Возможно, потому, что чтение – одинокое занятие, вид досуга, который отгораживает нас от других людей.
Журналист, прежде чем взяться за перо, производит расследование. Романист предается игре воображения.
Интересно, сколько времени романист вынужден проводить в обществе других людей, чтобы создать этот самый одинокий голос? Свой обособленный мир?»

Стандартный набор: бред, гробокопательство, незначительные биографические откровения, пара внутренних демонов, карточки.Переваривая истории других людей, вживаясь в них в погоне за образами, мы, пишущие, конечно, пропускаем их через себя, часто отождествляя себя с изначальным рассказчиком. И, возможно, если мы погружаемся в чужой мир слишком глубоко, мы отчасти теряем свою внутреннюю сущность. Писатель – уже немного не он сам по окончании очередного произведения. Он – десять процентов мозга главного злодея и любовник первой красавицы.
Не спорю, часто бывает и наоборот, когда автор считает: «Все они – лишь порождения моего разума». Даже если его персонажи срисованы с реальных людей, до самой потаенной части сознания он их не допускает. Такому, пожалуй, нечего бояться, разве что вдохнуть жизнь в творимых им кукол может быть на порядок сложнее. В таком литераторе слишком крепко держится его я, которое не сместить усилиями всех неприкаянных душ вместе взятых, когда-то кем-то легкомысленно созданных. И, возможно, так было бы даже лучше, за одним хорошо заметным мне моментом (исходя исключительно из собственного вкуса, назову его немного разочаровывающим): произведения такого литератора теряют такой непрофессиональный, но очаровательный оттенок биографичности.

У второй же половины сообщества сочиняющих может случиться другая крайняя ситуация. Если ты причисляешь себя к ним, ты изначально соглашаешься на игру на более опасных условиях. Ты хочешь рискнуть. Ты рискуешь.
Очень хорошей иллюстрацией к тому, что я сейчас хочу описать, может послужить нетлена небезынтересного, хотя и ужасного с точки зрения топорной манеры преподнесения, Сергея Калугина:

Словно лезвия в печень врага вонзаются пальцы в глину.
Погружаюсь во прах, чтобы вырвать у мрака хребет, сердцевину!
Я – разомкнутый круг, обрету в этом браке смыкание круга.
Мой укрывшийся в глине двойник, я ищу твою руку!

Ухватившись за пальцы, я вырву тебя из глубин зазеркалья!
И ты выйдешь из глины и станешь моим изваяньем.
Зазеркальная плоть в этом мире останется мёртвой глиной.
Душу в плоть отражённый Господь не вдохнёт со своей половиной!

Так стоит тебе немного отвлечься, и за твою же плоть начнется борьба: борьба между тем, кто сидел в тебе изначально, и тем, кого, как ты наивно считаешь, создал ты сам. Отчего-то второму сильнее всего хочется выползти на свет, погулять в твоем несовершенном теле, поставить тебя на место по принципу «я страдал, и ты пострадаешь». В результате, даже если все происходит без душевных метаний или битв с самим собой в духе "Бойцовского клуба", ты все равно уже не будешь прежним.

Я стою в мастерской, только окна не слева, а справа...
И смертельный покой проникает в меня, как отрава...
Мои пальцы становятся глиной...
Мои руки становятся глиной...
Мои веки становятся глиной...
Кровь густеет и сердце...
Сердце каменеет в груди...
Двойник победил.

И что ты имеешь в итоге?
В сущности, чем отличается приведенный пример от того, что ты действительно переживаешь? Пожалуй, в жизни все лишено излишнего драматизма. Ты фактически решаешься на обмен. Равноценный, если хочешь. Согласись, ты шел на все сознательно, ведь ты сам всю жизнь так хотел убежать от себя.
Ты, Йору. Сейчас я говорю с тобой.

В детстве, когда ты еще и представить себе не мог, что есть такая штука, как косплей, ты изображал своих кумиров. Ты довольно рано начал слушать качественную музыку, но дальше уважительного почитания до какого-то времени не заходило, пока тебе на глаза не попался вот этот музыкант. А он был настолько крут, что, пока твои нынешние любимцы ходили под стол пешком или, в лучшем случае, в среднюю школу, он уже вовсю красился, пел и отжигал.
Ну, и с тех лохматых времен ты занимаешься примерно тем же. Добиваешься таких же негодующих взглядов, обращенных на тебя. Перевоплощаясь в других людей и нелюдей, ты собираешь новые истории, чтобы вшить под кожу и еще хоть на один процент перестать быть собой. Твое оружие – нечто наподобие вампиризма.
Косплей, пришедший в твою жизнь после затяжной ноулайферской стагнации, дал тебе просто-таки вагон возможностей обменять свою личность на сотни других. Бери – не хочу. Если тебе кажется, что ты слишком долго ангстил, бесконечно и риторически вопрошая себя о смысле жизни, – разбавь свою жизнь зубодробительной разухабистостью. Если, напротив, провел долгое время в легкомысленном порхании – смело бери в руки тесак. А можешь попробовать остаться собой. И можешь, как и первый вид писателей, что называется, разделять понятия. Дом – работа – хобби. Только у кого-то так не получится.

Хотя, возможно, теперь, встречаясь с различными людьми, ты кажешься им просто нейтральным. Ты довольно начитан и эрудирован, чтобы поддержать беседу, но ты мало говоришь о себе и своем прошлом, просто потому что полная его картина в любом случае не соберется даже для тебя самого. На девяносто третьей странице тебя вообще уже год как не стало.
Ты можешь быть парнем и девушкой. Взрослым и ребенком. Душой компании или задумчивым отщепенцем. Ты можешь говорить о себе в первом лице, втором лице, третьем лице – потому что тебе действительно не понятна разница. Ему не понятна разница. Мне не понятна разница.



Захочешь ли ты вернуть все растерянные где-то частицы личности? Большой вопрос. Возможно, когда-нибудь тебе больше всего на свете захочется узнать, какой могла бы быть твоя личность без таких вселений и выселений. И дверь между сознательным и бессознательным будет долго-долго затворена на ключ. В любом случае, без посторонних влияний не складывается ни одна человеческая жизнь. Будет ли это изменение в границах одной личности под воздействием биологии и социума – или это будет жизнь автономной сущности – в любом случае, у тебя в руках будет миллион возможных сценариев.
В конце концов, все вышеизложенное – тоже всего лишь вариант, много где нарочито художественно усиленный.

И да, предвосхищая вопросы – на фотокарточках везде «я».