Вот хотел я писать нередко, но пока не срастается. Ну, на правах рекламы могу пообещать в самом ближайшем будущем отчет о Воронежском аниме фестивале, так что ждите. А пока я разбираю фото и изощряюсь в критических и хвалебных рецензиях, пытаюсь выписать личные события тех дней с оттенком художественной интересности, выложу-ка я пару последних своих странных снов, объединенных одной общей чертой – приснились они мне в поезде, на пути в Воронеж и обратно. И неважно, что первый из них пригрезился мне после всплеска безумного веселья, когда три придурка из четырех всю ночь обсуждали в голос какие-то мерзкие мерзости, а второй – тогда, когда мое сердце ныло от боли, – определенно, где-то в тех мирах, откуда эти сны пришли, все описываемое имело смысл.

Немного о том, что предшествовало этим снам.Три придурка сидят на нижней полке плацкарта, свесив с верхней простыню так, чтобы она загораживала их лица, и нарекают это шикарной кроватью с балдахином. Один из них – начинающий японский музыкант, его зовут Кору Тошимару. Он безусловно талантлив, но страдает пристрастием к медицинским препаратам и раздвоением личности. Двое других же просто не против почесать языком на ночь глядя, согреваясь в лучах его зарождающейся славы и поедая легкие закуски. Темы идут такие, что у других пассажиров волосы медленно седеют, потом выпадают:
Хентай. Что каждый из собеседников согласился бы сделать за миллиард долларов. Страшные истории. Педофилия. Косплей. Мертвые животные. Гакт. Призраки мертвых животных.
Стоит затихнуть – и во всем вагоне не слышится ни звука, только кто-то шарится по полу, с тихим матом пытаясь найти свою отвалившуюся от шока челюсть. Апогей безумия – попытка Ки померить шелковое платье, не отходя от кровати с балдахином, в кромешной темноте и почти горизонтальном положении.
Но вот безумие утихает, сворачиваясь калачиком, словно какое-то пушистое животное, и Кору (Йору?) наконец укладывается на своем по-больничному белоснежном ложе, скрестив руки (как обычно изображают мертвецов), и к нему приходит первый сон, неожиданно непристойный.



Первый сон. Гомофобам советую идти мимо.Он – шикарный аристократический красавец, вроде виконта Друитта или даже самого Дориана Грея. Где-то, почти сразу забыл, где, он встречает своего старого знакомого, врача, урожденного американца, который с подозрительной горячностью начинает звать приятеля к себе домой, и протагонист с подозрительной легкостью отвечает согласием на его приглашение. По прибытии в особняк американца они уединяются в комнате наподобие кабинета и принимаются цедить кроваво-красное вино, медленно наполняющее их тела податливым и распаляющим теплом. Это длится долго настолько, что в вине уже нежно тонут золотистые отблески горящих свечей. Вечер. Очередное падение под интеллектуальные разговоры о смысле жизни и творениях человечества. Наконец, после очередного тяжеловесного слова в духе «экзистенциальность» хочется молчать и просто небрежно гладить чужую теплую, немного влажную руку. Они вместе совсем случайно, и им больше не пересечься даже на очередном званном приеме.
Кто кого ловит на крючок – большой вопрос. Каждый медлит, словно ждет удобного момента, когда можно будет перейти к воплощению своих черных замыслов. Чьи замыслы чернее – непонятно до самого конца. Кору ласково поглаживает червленую рукоять собственной трости, американец недвусмысленно кидает взгляды в область паха. Они не нравятся друг другу, но иногда именно такое «не нравится» более всего и подстегивает.

Кору первым поднимается с кресла. Белые волосы застят глаза, отчего улыбка выходит угрожающей, но американец глядит на него до удивительного меланхолично и продолжает сидеть, даже не изменяя позы, только иногда поглядывая на часы. И вот когда колено Кору вжимается в пах американца с такой силой, что тот уже должен вовсю кричать от боли и возбуждения, вязкую пьяную тишину библиотеки разрывает чье-то мужское «Извинитеянепомешал?», отчего две пары глаз сразу устремляют свой взгляд к черной дыре дверного проема. Взгляды натыкаются на фигуру худощавого хорошо одетого брюнета с восковым, не похожим на человеческое лицо.
– Мистер Д***, вам уже лучше? – спокойно спрашивает американец, обращаясь к гостю, словно все происходящее между ним и Кору было не серьезнее рядового чаепития.
– Не пойму, пока не проверю, – отвечает незнакомец. Он некрасив, и его внешность контрастирует с грубой привлекательностью американца, но в его искусственности есть нечто такое, что бесконечно притягивает взгляд.
– Возможно, вам прямо сейчас представится такая возможность. Но помните, ваше тело теперь очень хрупкое, а материал, которым я покрыл ваши органы, может в любой момент отторгнуться и спровоцировать сильное кровотечение.
Кору пытается вникнуть в суть разговора, но у него перед глазами все плывет. Распавшаяся на молекулы отрава все сильнее всасывается в кровь, отчего плещущееся в забытых на столике бокалах месиво приобретает зловещий оттенок.

Кору уже давно лежал бы лицом вниз, но американец удерживал его под обе руки – так, что те висели, безвольно распластавшись в воздухе, как у христианского бога, ноги же держались на коленях только из-за цепкой хватки. Тряпичная кукла. Действительность перед его глазами болезненно мутнела, пока Кору не смог различить соткавшуюся прямо перед его глазами промежность мужчины. Его тело было почти кукольным, и все естественные части тела выглядели очень условно – та же с детских лет знакомая желтая пластмассовая плоть, что лишь отличалась размерами и большей детализацией исполнения. Стоило Кору сделать еле различимое движение головой, как плоть стала надвигаться.
На вкус она тоже была как пластмасса, поражало лишь исходящее от нее неожиданное тепло. Время липло к воспаленному мозгу, даруя ощущение незыблемой бесконечности происходящего. Где-то на грани сознания Кору гремели голоса американца и мистера Д***, пока он сам с нездоровым упоением разбавлял обволакивающее его рот тепло своей жгучей слюной. Порок – лишь один из вариантов, как выстроить свое бытование, но, в конце концов, он первым же приходит на ум, когда думаешь, как виртуозно уйти в темные глубины небытия. Поэтому ты можешь наслаждаться, пока тебе это не наскучит. Но те глупцы, что только и жаждут, чтобы поразвлечься за твой счет, будут автоматически депортированы в ничто – как камни, брошенные на дно колодца, чтобы проверить его глубину.

Поэтому, когда Кору до пресности наскучивает все происходящее, он прекращает играть безвольную куклу и неожиданно резко освобождает от хватки американца одну руку, которой сразу устремляется к недрам пластмассового тела.
– Мы так не договаривались. Мне... мне это неприятно, – нервно выговаривают искусственные губы.
Американец некоторое время мешкает, борясь с врачебным исследовательским интересом, однако Кору достаточно и этих нескольких секунд, чтобы грубо пронзить пластмассовую плоть своей точеной пятерней.
– Больно! Прекрати, ты! Ты слышал, что сказал доктор? Ты сдурел?
Не отнимая рта, Кору улыбается торжествующей улыбкой и резко разводит пальцы, покуда хватает сил. От резкого крика закладывает уши, но Кору совсем не раздражает этот звук: он слишком заворожен созерцанием хлынувшей крови, пропитавшей весь его рукав. Крови такого же красивого и смертельного оттенка, как и вино, которое так и осталось покоиться недопитым в изящных хрустальных бокалах.

Вздох – белый свет ударяет в глаза, и порочный полумрак комнаты рассеивается, уступая место белой стерильности дорожного ложа.

Второй сон привиделся мне тогда, когда мое полумертвое тельце транспортировалось обратно в Москву, и последний миг, который просто обязан был называться праздничным (однако, не стал им), миновал плоскость настоящего и провалился в прошлое. Дабы хоть как-то отрешиться от разрывающих голову мыслей куда более негативной тональности, чем это бывает обычно, я валялся с Китаной вдвоем на верхней полке, обсуждая какую-то чушь, и, честное слово, если бы мог, пробыл бы в таком состоянии вечно – лишь бы забвение не наступало, ведь после него всегда так больно открывать глаза.
Но в ночь перед поездкой мы с Ки спали часа три, поэтому спасения от цепких лап сна нам было не видать. Первой сломалась Ки, я же еще долго боролся с собой, заглушая плещущуюся в голове муть рвущейся из наушников музыкой. При мысли о возвращении к раздающимся до размеров немалой пропасти в Гималаях проблемам на душе было горько.
Так или иначе, я сдался. И второй сон холодно распростерся на полотне моего сознания.



Второй сон. Нервным и беременным лучше не читать.Все действо предстает передо мной в свете одной люминесцентной лампочки, и та все время «моргает», раздражая глаз, к тому же явственно раскачивается из стороны сторону. Подобного рода эффекты напрямую ассоциируются у меня с фильмами Девида Линча, причем с самыми напряженными их моментами, когда нерв натянут, как струна, и голый холодный страх лижет подкорку зрительского мозга. Примерно так оно все и есть. Жаль, что сон – это не фильм, а лишь какая-то жалкая подачка, которой иногда одаривает нас подсознание, низкобюджетная короткометражка, чаще всего yama nashi, ochi nashi, imi nashi.
В общем, там у меня неожиданно появляется сестра. В смысле, что и для сна она появляется весьма неожиданно – поначалу никакой сестры у меня нет. Я вижу ее у витрины магазина, где торгуют сувенирами – она разглядывает статуэтки кошек, пестреющие в стеклянном чреве витрины, а потом с улыбкой просит меня помочь выбрать одну. Она не слишком красива, просто одета и совсем не накрашена, но у нее светлые русые волосы, как у меня. Она узнает меня.
– Значит, именно тебя-то я и искала.
– Не знаю. Не факт. Вы точно не обознались? Никогда раньше не слышал о вас.
Кошки – те точно уходят на второй план. Может, она вообще хотела выбрать их для меня, прослышав где-то про мою огромную слабость к ним, но теперь сюрприз утерял свою актуальность. Однако, в качестве подкрепления новообретенных родственных уз, она с каким-то жутким упоением начинает закидывать меня деньгами. Все время покупает мне какие-то вкусности, даже если я совсем не голоден. Дарит ненужные безделицы, которые я вежливо складываю на полку. Платит за меня везде, где только можно – ну, вроде как из-за того, что я младше ее лет на десять, а то и больше.

Та, вторая, которая появилась потом – полная ее противоположность. Я заметил ее где-то рядом с метро, когда мы сидели с новообретенной сестрицей, лениво пережевывая очередной плод ее виноватой, закомплексованной щедрости. К нам напролом неслась какая-то сумасшедшая дама, за которой в отчаянии семенили двое мужчин, пытаясь утихомирить ее.
На ней килограмм косметики и два килограмма украшений. Одета она дорого, но патологически безвкусно. Я плохо определяю стоимость одежды по ее виду, но в ее хищных узловатых лапах с нарощенными когтями зажаты пакеты с такими брендами, о которых я прежде мог только слышать, да и то в контексте рассказов о далекой шикарной жизни. И да, волосы у нее – черные-причерные. В ней что-то есть. Определенно что-то есть. Хотя она, очевидно, также старше меня лет на десять, а то и больше.
Ш-шах – и все пакеты сыплются на землю, отчего двое спутников эксцентричной брюнетки замирают, как вкопанные, с лицами белыми от ужаса.
«Я никуда не пойду,– заявляет она тоном настоящей фурии, – не пойду, пока не будет по-моему». Я встал со своего места и, как загипнотизированный, подошел и стал поднимать все ее набитые тряпками сумки.
Оказалось, ей где-то там отказали. Непочтительно поговорили. Не постелили ковровую дорожку к ее приезду. Как я впоследствии понял, если она злилась, хоть бы и из-за сломанного ногтя, она готова была вот также все бросить, заставить весь мир ждать, пока на нее не снизойдет благодушие. И я ей понравился.

Мы подолгу болтали, уничтожая дорогое пойло и курево, обсуждая ее бывших мужчин и нынешних парикмахеров, психотерапевтов, личных тренеров, частных докторов, стилистов и просто любовников. Мы, в общем-то, прекрасно убивали время, и лишь одно обстоятельство заставляло меня осекаться в момент самого искреннего и веселого смеха – за спиной моей новой подруги вечно стояла белесая тень, и это была моя сестра.
Как-то раз исключительно из лучших побуждений я пригласил сестру посидеть втроем, дабы подарить ей возможность и дальше продолжать виновато любить меня, словно она совершила что-то такое, за что никак не может вымолить моего прощения. Однако, видимо, идея была не из лучших, поскольку моя сестра все время разглядывала мою новую подругу с такой уничтожающей ненавистью, что, кажется, мерцающее Линчевское освещение в этот момент превращалось в некое подобие по-дискотечному оголтелого мигания софитов.
– Ты будешь только моим.

В какой-то момент осветитель окончательно сошел с ума, и все заходило ходуном. Моя прекрасная брюнетка конвульсивно задергалась, как это бывает в фильмах ужасов, когда из оболочки человека вылезает что-то страшное, или же под экстази, лишь грохот моего сердца насильственным образом возвращал меня из моего кинематографического припадка в реальность, когда мне так хотелось не видеть ее, не смотреть, зажмуриться. Наконец из ее перепомаженного рта вывалился темный язык, с конца которого отчетливо капала черная, как ее волосы, кровь.
– Она пыталась разрушить наши узы.
Так всегда бывает – влюбляешься в кого-то, и на своих ближайших родственников сразу становится наплевать. Ну, может, не на них самих, но на их мнение-то уж точно. Хотя кто поверит, что родную сестру можно вот так впервые за двадцать лет встретить у витрины магазина с сувенирами.
И, прежде чем я нашелся, что возразить сестре, я ощутил прикосновение теряющей жизнь, но пока еще теплой плоти. Сестра, скорее всего, рассуждала так: если в нас не течет одна кровь, можно скрепить наш союз, он же мой вечный плен в душных объятиях чьей-то безумной любви, лишь пролив чужую. Можно завести кошку вместо ребенка, чтобы не заниматься инцестом, или хотя бы купить статуэтку кошки, ведь истинная цель – это вечное обладание, а, в конце концов, на витрине статуэток хватит на целую жизнь, если не на две. Кровь же еще долго сочилась и текла по моей руке, до самого локтя – так кровоточили артерии навеки чужого сердца.

Не знаю, на каком моменте этой истории у меня безнадежно разрядился айпод, но проснулся я в Москве, причем в тот самый момент, когда все уже нестройно высыпали на платформу, волоча за собой огромные сумки, я же все лениво пытался открыть хотя бы один глаз – без того, чтобы автоматически закрылся второй. Надо сказать, камераден в точности повторили этот мой подвиг.

Все, на этом пока можно прикрыть нашу замечательную психиатрическую клинику, ждите отчета о прошедшем фестивале.