Статейка, правда, не первой свежести, но еще нигде не выкладывалась.

На протяжении длительного времени, нарабатывая свой япономанский стаж, такой жанр как юри я отчего-то вечно аккуратно игнорировал. Признаться, я и не думал даже, что чего-то себя особенно лишаю, ибо все мыслимые женские любовные линии в произведениях на отвлеченную тему никогда меня особо не интересовали. «Брат» же меня в кои-то веки порадовал обилием приятных женских персонажей, которые интересны, надо сказать, не только сами по себе, но даже и в совокупности. Вместо стандартных рамок «люблю-хочу», нам преподносится целая замысловатая мозаика отношений, возвышенных, грязных – да всяких.

Немного рассуждений на тему тайтла.

А самое занятное в этой истории – это, пожалуй, то самое тонкое ненаигранное эстетство, которое, если оно хорошо подано, наполняет самую типичную историю еще одной девочки в еще одной частной школе особой прелестью... Да, весьма очевидно, что это эстетство, при всей утонченности его выражения, – это все же лишь внешняя эффектность, зачастую с большими огрехами в плане содержания, и возвести его в ранг подлинности у меня язык не повернется – уж слишком много там слез не по делу, всхлипов, напыщенности, обмороков, классических банальностей и закосневших нарочито картинных жестов, да и розовые лепестки местами, кажется, вот-вот погребут под собой все живое. Но.

Даже такая простая история начинает увлекать настолько, что в какой-то момент все складывается в одну живую, дышащую, настоящую картину: бархатный звон часов на башне, теплый солнечный свет, таинственно проникающий сквозь витражные окошки, шорох очередного нового платья, уже взрослого, из-за которого в полудетской фигуре начинает проглядывать опасная соблазнительность, вожделение протеста, даже аромат все тех же лепестков, щедро осыпающих новорожденную боль и страх вновь оказаться отвергнутой. За это прощаешь, что так уже было… и просто живешь в этом старомодном, оторванном от реальности мирке.

Каждый может выбрать себе один по душе: это и комната, желтая от солнца, где уже шесть лет все стоит на своих местах, и полутемная квартира, увешанная пустыми зеркалами, и сам Сейран, скроенный по образцу европейских пансионатов прошлых веков, в котором забываешь, что где-то кипит современная жизнь ее с яркими витринами, телефонами, телевизорами, полупервобытными компьютерами, джинсами и порнографией. Иллюзии? Пожалуй, так. Но в таком случае кому она вообще нужна – эта реальность?


. . .

Асака Рей и Ичиномия Фукико. В самом начале сериала их отношения проходили по вполне стандартной садо-мазо схеме, которая, как правило, прекрасно удовлетворяет обоих участников, приятна глазу и, вообще говоря, понятна всем извращенцам со стажем как дважды два. У меня она сразу вызвала симпатию к трагическому декаденту Асаке Рей, прекрасному и замученному, что естественным образом совпало с антипатией к мучителю, то есть госпоже Мие, и так легко и весело все и продолжалось бы до самого конца, если б не оказалось… хм, несколько изящней.

Я, как уже писалось, весьма люблю наводить лупу на все, что хоть немного отходит от границ нормы, поэтому всяческие девианты и их девиации – это, что называется, моя тема, да и сам, что греха таить, совсем не безгрешен. Так что очередная художественная несчастная любовь, представленная небанально и эстетично, это для меня не повод поронять слезы, а материал к размышлению, иногда даже с экскурсами в психологию и смежные области, эдакий лакомый кусочек для интерпретаций. Вот что, в общем, получилось. Тут еще будут вставки из моего раннего псевдопсихологического флуда (курсивчег) – когда-нибудь, может, выложу его отдельно.

Я давно уже вычислил, что чаще всего объединяет все красивые и печальные истории этих самых девиантов. Прежде всего, романтизация всего, что связано со смертью. Ну, или, по меньшей мере, с саморазрушением. Избрание, зачастую инстинктивное, оппозиций абстрактных «добра» и «нормальности», вкупе со страстью к самой эстетике упадка, порождают ту бесконечную боль, которую навеки вынужден сносить подопытный. Боли подбираются различные оправдания, но все они, как правило, связаны с ощущением тотальной отчужденности от этого мира. Отдохновение обретается в самоубийстве, забвении, тщетных попытках враждовать с миром, религии или каких-либо культах, нигилизме, да много в чем еще. Те, кому страшнее, убеждают себя, что можно стать как все.



Продолжение сомнительных попыток авторских интерпретаций. Первые два пункта про самоубийство и забвение – точно про наших девочек. Вспомнить ключевой эпизод, когда совсем юные Мия и Рей, не имея возможности быть вместе, решают, что самым лучшим выходом для них обеих будет смерть. Дело в том, что девиант всегда прибегает к силам, одним ему и понятным. Он выражает себя посредством боли. Высшая степень выражения – смерть. А самое парадоксальное заключается в том, что эти силы прилагаются к выражению исключительно искренних и благородных чувствований. Именно поэтому, если мне и случалось желать людям смерти, они поголовно все были любимы мною до безумия.

И вот непогожий вечер у моря, которое с неохотой ворочает черные волны. Порывистый ветер бросает в лицо колкость снега и ноющую боль холода. В этот день, не более значительный, чем другие, полные нежности и боязни, похожие, как братья-близнецы, они решают умереть вместе. Пятно крови красиво расползается по чувствительной белизне снега, и девочка, похожая на мальчика, спокойно смотрит на мутнеющие перед глазами снежинки и просто ждет. Второй девочке становится страшно.

Также у девианта на инстинктивном уровне проявляется влечение к подобному, поэтому на роль родственной души во мраке современного мира непременно избирается тот, в ком чувствуется знакомая боль и надломленность, и в глазах которого отражается знакомое влечение к смерти. Иной раз, впрочем, сходятся и противоположности – по разным причинам. Главным образом для того, чтобы безвозмездно помочь заблудшему вернуться в мир «нормальных людей». И вот, что Нанако, что Каору готовы сорваться в любой час дня и ночи и принестись к Асаке реабилитировать ее после очередного саморазрушительного финта, причем без нотаций, нравоучений и прочих морализаторских порывов. Это все, конечно, хорошо, красиво и благородно. Но только вот истории жизнелюбивых девочек заканчиваются всегда не в пример банальнее. Знаю, знаю, что сейчас я буду дико субъективен, поскольку такое понятие как «простое женское счастье» вызывает у меня непроизвольное желание жестко и шовинистически поглумиться, однако та же свадьба Орихары Каору, которой, собственно, заканчивается «Братец», изрядно подпортила впечатление от сериала лужами тягучих розовых соплей. Испорченные же девочки кончают плохо, но красиво. Жестоко, но факт.

Однако, потребность в любви у девианта ничуть не меньше, чем у т. н. «нормального» человека. Скажу более, в какой-то степени девиант нуждается в ней сильнее, поскольку повышенная чуткость к восприятию мира дарует ту беспрагматичную влюбчивость, когда люди обретаются с первого взгляда и навеки. Человек, что потрудился заглянуть в погребальный мир подопытного глубже остальных, не застопориваясь на стереотипах, что роятся вокруг не-таких-как-все, возводится в ранк идола, которому теперь можно выражать приязнь так, как умеешь. Давай умрем вместе.



Но по факту не все так сладко и гладко. Слишком часто все заканчивается плохо, когда избранник обращает свое жестокое и прекрасное лицо-перевертыш и отпускает руку, что лишь одна удерживала подопытного от падения в глубины ада, в вечный замкнутый круг своего делириума. Умереть вместе, застыв в том вечном состоянии любви, легко только с виду. Ведь даже если ты сам уже давно поставил на себе крест, отпустив остатки рацио и инстинкт самосохранения, что значит для тебя увидеть любимого, из которого медленно уходит жизнь, расползаясь уродливым красным пятном по колкому снегу? Рука дрогнет, если подопытный – все же наш любимый девиант, а не всамделишный вырожденец. Идея единения в смерти красива, но она пуста. Бороться за спасение двоих не в пример сложнее, поэтому остается поддаться соблазнительной слабости и обречь себя и любимого. В итоге выходит лишь лицемерное прикрытие собственного бессилия, спрятанное за красивые оправдания. Я не пытаюсь это осудить, и, выступая от лица девианта, говорящего о девиациях, не могу утверждать, что у меня хватило бы сил предпочесть борьбу спасительному забвению. Но, к сожалению, все так. Мия, которой так часто вменяли предательство, совершила самый правильный выбор в своей жизни.

Моя же дорогая Асака… пожалуй, была обречена. Свою надежду на спасение она утеряла уже давно, и теперь просто существовала, ожидая Мию, медленно убивая себя по частям, находя иной раз отдохновение в сиюминутном «сегодня мне хорошо». Остальное же время отверженная хищно и болезненно пряталась в тенях, лишь в грязной темноте пустой часовни давая волю своей одинокой природе, пронзая острыми лезвиями безразличные стены, очертившие взъерошенную голову, и отныне лишь фанатично куталась в рубище изгоя, не допуская до себя никого или, напротив, допуская самых живых и неиспорченных, снося определенную мазохистскую боль за искупление своей одержимости. Второй вариант является лишь бессильной манифестацией собственного одиночества, когда стараешься приблизить конец с горячечной экзальтацией и бессознательной исступленной мольбой «Остановите же меня». По неосторожности можешь сломать пару-тройку жизней, невольно оборотив первоначальный сценарий на прямые оппозиции, и руку отпустишь уже ты. Теперь Нанако приходится встречать закат в одиночестве. Спасти можно лишь того, кто желает спастись.

Грустная, в общем, история. Осталось найти время осилить ее в манга-варианте. Рей там, кстати, даже моментами харизматичней, чем в сериале (в аниме такая училка местами). Вот, любуйтесь:



В конечном итоге мы продолжаем любить того, кто красив, а не того, кто прав.